LIBERA ME: НЕОКОНЧЕННАЯ ИСТОРИЯ ДВУХ ВОЙН И ОДНОЙ ДРУЖБЫ
Я никогда не был на войне. Кто теперь знает, докатится ли война до меня — никто не желает этого, и я не желаю. Но через мое сердце прошли две войны. Одна формально закончилась двадцать семь лет назад, но, кажется, скрыто будет длиться еще очень долго. Другая началась три недели назад — хотя, кажется, неявно началась гораздо раньше.
Так получилось, что летом прошлого года я оказался в Зенице — небольшом городе в Боснии и Герцеговине, стране, о которой я до этого почти ничего не знал. Город, заполненный постройками в позднесоветском стиле, с воздухом, запыленным выбросами местной металлургической фабрики, стал пристанищем для международной арт-резиденции A Beloved Enemy. Нас, участников этой резиденции, было двадцать человек из девяти стран — в основном актеры и перформеры, я же оказался единственным музыкантом в этой пестрой и шумной компании. Дни были насыщенными: актерские практикумы, дискуссии, работа над перформансом под открытым небом, вкусная еда на жарком солнце, разговоры обо всем на свете. И то и дело мелькавшее в скупых рассказах и случайно оброненных фразах боснийских ребят слово — война.
Война здесь началась в девяносто втором — почти сразу после того, как распалась Югославия и ее части одна за другой стали провозглашать независимость. Этот процесс зачастую сопровождался межэтническими конфликтами — их не избежали Словения, Македония, Хорватия… Но Боснии и Герцеговине — самой многонациональной части Федеративной республики Югославия — досталось больше всего. Три народа, сорок лет мирно жившие на одной земле — хорваты, сербы и босняки-мусульмане — в один момент стали врагами и, подогреваемые националистами со всех сторон, начали уничтожать друг друга. Во имя чего? Кажется, ответа на этот вопрос до сих пор не знает здесь никто. Но четко знают факты: какая армия воевала с какой поначалу, какие союзы заключали потом, как в конце концов одна из армий — боснийских сербов — взяла под контроль семьдесят процентов территории Боснии. Как эта армия под командованием генерала Младича при полном бездействии сил ООН устроила расстрел более восьми тысяч мусульман в Сребренице; как это страшное событие стало поводом для вмешательства НАТО, после чего боснийские сербы стали терпеть поражение. И как эта война формально закончилась в девяносто пятом подписанием мирного соглашения в никому не известном американском Дейтоне. И как в результате этих соглашений родилась нелепая и громоздкая конституция, согласно которой в стране появились два энтитета (Федерация Босния и Герцеговина и Республика Сербска) и округ Брчко, три президента (по одному от хорватов, сербов и босняков) и верховный комиссар ООН над ними всеми — а вдобавок самый раздутый бюрократический аппарат в Европе, запредельная коррупция и растущее равнодушие международных институтов к судьбе Боснии и Герцеговины, после Дейтона оказавшейся никому не нужной.
Сребреница. Я ничего по-настоящему не знал о ней — хотя нам несколько раз о ней рассказывали — до вечера 9 июля 2021 года (никогда не забуду эту дату), когда всех участников арт-резиденции позвали на просмотр фильма Ясмины Жбанич «Куда идешь, Аида?». Снятый почти в документальной манере рассказ о женщине — переводчице на переговорах между Младичем и голландским корпусом ООН, пытающейся спасти мужа и двоих взрослых сыновей от надвигающейся беды. Попытка не удалась; всех мужчин из Сребреницы увезли под видом «эвакуации» и расстреляли. И Аида осталась одна — наедине с собственным горем и горем целой страны, где чуть ли не каждый житель оказался с ним лицом к лицу. Кино закончилось, зажегся свет… и тут меня пронзило осознание того, что я нахожусь — сейчас, в этот момент — в окружении ребят и девчонок младше меня на полтора десятка лет, чье детство пришлось на то, что только что показывали на экране. Это был шок. Это было невероятно сильное переживание. Это было то, что неожиданно всплыло спустя полтора месяца после Зеницы — в Петербурге, в маленькой студии MMESS, где я сыграл двадцатиминутное фортепианное соло. Это накрыло меня и позже, когда я слушал запись того, что сыграл. И не мог этим не поделиться. Эта запись под названием *Right Back From Bosnija* и сейчас доступна на моей страничке в Bandcamp. Невозможно было держать это переживание в себе, и я в конце концов написал об этом тому, кто мог это понять — боснийской актрисе Майе Зечо (Maja Zećo), с которой подружился в Зенице. Родом из Мостара, она, как и многие, застала войну, была беженкой — ее семья укрывалась в Австрии. Закончила театральную академию, играла в театрах — в Мостаре, потом в Сараево, снималась в кино, параллельно делая собственные проекты. «Войной отмечена моя жизнь, мое детство, мои страхи, мои надежды, — писала она, — каждая мелочь обрела новый смысл… Я противостою собственному прошлому и ищу частички утерянного, чтобы вернуть их домой». («The war marked my life, my childhood, my fears, my longings... Every little thing gained a new meaning… I am confronting my past and looking for the pieces I have lost to bring them back home.») В какой-то момент из нашей переписки я узнал, что Майя, уже три года как жившая в Берлине, вместе с дизайнером Иной Арнауталич (Ina Arnautalić), также пережившей войну в детстве, готовит большой театральный проект под названием «Над чем мы смеялись» («Was haben wir gelacht») — о том, как юмор помогал людям выживать и оставаться людьми во время осады Сараево. Возникло острейшее желание увидеть эту работу; я написал об этом Майе. «Crazy Russian friend», — **рассмеялась она в ответ. «Приезжай, конечно, буду рада».
Я смотрел «Was haben wir gelacht» **два дня подряд, ни слова не зная по-немецки и в то же время эмоционально понимая всё, что стояло за текстом. Спектакль игрался в заброшенном домике смотрителя кладбища недалеко от Александр-Плац; зрителей водили от одной комнаты в другую, от одной сцены к другой, они попадали в обстановку осажденного Сараево начала девяностых, где повсюду звучали разрывы снарядов, где смех и слезы смешивались в единый клубок. Шесть актеров, все — из бывшей Югославии; одни были очевидцами войны, другие слышали о ней по рассказам; огромная бригада, обслуживавшая спектакль — почти тридцать человек; великий Люк Персеваль, в качестве ментора работавший с актерами; итог трехлетнего исследования, общения с очевидцами войны, расшифровок интервью, углубления в литературу о том времени… Еще одно погружение в боснийскую тему, еще один импульс к осознанию того, что просто необходимо рассказывать о происшедшем повсеместно, чтобы такое не повторилось… «Хочу предложить тебе совместный проект, — сказал я тогда Майе. — Давай работать вместе?» — «Давай».
И мы начали готовить проект. Поначалу у меня возникла идея иммерсивного реквиема, а исполнителями должны были стать не профессиональные певцы, а неподготовленные люди, с которыми предполагалось предварительно проводить сценические и звуковые практикумы. Потом от текста реквиема осталась лишь малая его часть — *Libera me, «*Освободи меня», и вся концепция обрела уже более конкретную направленность: мы решили затеять разговор о том, как народы Боснии уживаются через двадцать семь лет после окончания войны; как преодолевают предубеждение и недоверие к «иным» или, наоборот, культивируют их; как, в конце концов, они видят будущее этих непростых отношений — и видят ли его вообще. Вся идея выстроилась вокруг слова liberation — **освобождение: освобождение от собственных страхов, от душевных травм, от всего болезненного опыта военного прошлого. Подспудно поднималась масса тем; говорили о манипуляциях патриотическими чувствами, о том, как легко соблазнить людей призраком величия страны (а ведь из стремлений построить «великую Сербию», «великую Хорватию» и началась та кровавая бойня), о делении на «своих» и «чужих», о навязывании «коллективной вины», ловко используемой политиками всех мастей, чтобы разделить народы и подогреть вражду, о движении от национализма к интернационализму… Множество глубоких разговоров, перемежаемых неизменными шутками и смехом и непринужденной болтовней обо всем на свете. Проект обретал зримые очертания без особых усилий — мы ощущали себя абсолютными единомышленниками, «such a great team», как говорила Майя. Решили начать с исследовательской работы, собирать интервью у очевидцев войны, записывать их в видео и аудио; потом предполагалось, что из записей я соберу аудиомикс, чтобы использовать его в перформансе вместе с живой музыкой, и на основе интервью мы напишем монолог для Майи. Параллельно начали поиск фондов — в Германии их оказалось великое множество, для каждого фонда — своя форма заполнения заявки, свои требования к объемам текстов. Вместе писали тексты на английском, потом Майя переводила всё на немецкий, тщательно выверяя каждое предложение. При этом у каждого из нас и собственная творческая жизнь не простаивала: у Майи — фестиваль в Португалии, проекты в Боснии, съемки в легендарном немецком сериале Tatort — «Место преступления»; у меня — концерт в Швейцарии, музыка к театральным постановкам в России и Эстонии, преподавание в колледже… Согласовывали встречи в зуме, невзирая на разницу в часовых поясах; вместе корректировали многочисленные гугл-документы, составляли вопросы для предстоящих интервью, искали площадки, где наш перформанс мог бы исполняться, — в Берлине, в Сараево… А потом наступило 24 февраля.
Раннее утро, Таллинн, два дня до премьеры нашего «Авиатора» в городском театре. Читаю новостную ленту. Оцепенение, ужас и боль. Тут же сообщение от Майи: «Чем помочь?» И дальше: «Простые люди в Боснии не хотели войны. Они не смогли ее предотвратить… Я знаю, ты расстроен и зол, но ты делаешь всё, что можешь». Днем встречаемся в зуме: «Ну что, не успели мы нашим проектом войну предотвратить?» — «Не успели...» И мысли не возникало, чтобы бросить работу; напротив — теперь, когда произошло то, чего не ожидал никто, вся наша деятельность обретала новый смысл. Происходящее между Россией и Украиной, да и внутри России, вызывало массу параллелей с тем, что было в Боснии тридцать лет назад. Так же, как и на той войне, ради призрачного «величия нации» и «единения народов» гибнут невинные люди. Так же, как и тогда, пропаганда играет на чувствах, упирает на патриотизм и «историческую миссию». Так же, как и тогда, «везде враги». И так же, как и в Боснии, рушатся семьи, рвется годами проверенная дружба — только из-за того, что кто-то за «крымнаш», а кто-то нет, кто-то с буквой Z на плакате, а кто-то на антивоенном митинге. И ведь это даже не под бомбами, а перед экранами телевизоров и ноутбуков. И от этого страшно — хотя тем, кто сейчас под бомбами, страшнее в разы… Настоящее неизбежно прорывалось в интервью, которые мы брали у боснийцев, чья война осталась в прошлом. Впрочем, в прошлом ли? «Не было так, что кто-то в каком-то американском городе подписал какие-то бумаги — и война закончилась, — говорит одна из наших собеседниц. — Война никуда не уходила из моей жизни, я живу с ней, как и вся страна продолжает с ней жить уже тридцать лет». «Перемирие? — усмехается другой наш собеседник. — Знаешь, сколько раз мы слышали о таких перемириях? Это делается лишь затем, чтобы перегруппировать войска. Война — это всегда надолго». «Представь себе послевоенную Германию, на части территории которой сохранился нацистский режим, — с жаром говорит еще одна собеседница, — и при том это единая страна. Вот в Боснии так уже четверть века». Речь о Республике Сербской — одной из составляющих Боснии и Герцеговины: здесь в школах преподают противоположную версию истории, здесь Караджич и Младич не осужденные Гаагским трибуналом кровавые убийцы, а национальные герои… Как тут не вспомнить одного очень высокопоставленного чиновника российского Министерства обороны, заявившего, что ему повезло работать с Младичем и Караджичем! Как тут не вспомнить одну очень известную сотрудницу российского МИДа, заявившую, что никакого геноцида в Сребренице не было…
Теперь эти люди руководят «специальной операцией» в соседней стране. Теперь уже мы все оказались втянуты в это — по их милости, по нашему недомыслию или бездействию. Теперь прошлое Боснии стало нашим настоящим, а настоящее Боснии — нашим будущим, в котором понятие liberation будет актуально еще очень долго — ведь не избежать уже ни моральной боли, ни предубеждений, ни страхов, ни взаимной подозрительности. Войны случаются в разных местах и по разным причинам, но итог их один — все в проигрыше; чтобы выиграть, придется проходить этот мучительный путь освобождения — снова и снова, поколение за поколением...
Вот почему мы продолжаем работу над Libera me. И не сдаемся.
Роман Столяр март 2022 г.
Майя Зечо в роли Нины, спектакль «Над чем мы смеялись» (Берлин, 2021 год). Автор фото — Мария Шульга.