Эмиграция, фазы Из цикла «Стихи о постсоветском человеке»
Уехать на рубеже 80–90-х, потому что нет иного выхода из чувства безнадежности. Вернее, чувств безнадежности, во множественном числе: неверия в способность тогдашних родных быть близкими не только по крови (эмиграция как крайняя форма сепарации) и примерно то же самое с Москвой — улететь из Шереметьево, словно из внезапно открывшейся клетки места и времени.
90-е годы — вживаться в новое пространство: солнце, море, горы, жара, соль, головокружение, волны идентификации, медузы старых комплексов, живость — норма жизни, сентимент к Израилю будто свежемолотый крепкий кофе с утра, всеобщий гедонизм — крайняя форма патриотизма, когда даже навязанная война это такая же часть существования, как взросление или болезни. И Москва была далеко, словно луна на дневном небе.
В начале 2000-х показалось, что перемены необратимы, как смена эпох (но это была лишь смена сезонов года) и можно вернуться в родные места, в заповедник своих чувств — зрения, осязания, слуха: в переулки Замосковоречья, в пригородные леса, и главное — туда, где русская речь естественна, как свое тело. Но прошло еще несколько лет и все опять стало быстро темнеть, словно мякоть срезанного гриба.
Сейчас осень 2022 года, за окном сад с лимонными деревьями, диким виноградом и лесными голубями, а в окне компьютера — война в Украине: взрывы, оторванные детские руки и ноги. Все вернулось. Безнадежность эксгибиционистским жестом распахивает свою пустоту. Просто уехать оказывается недостаточно. Просто вернуться — бессмысленно. А здесь, в конце, должно быть что-то позитивное, наверно, попытка разговора об этом.